ruka

БУКОЛИКА.

Облака- амебы
Проплывают стаей
Мне бы краски в пробу:
Я боюсь истает
С манией величия
Сосен вышина,
Пестроцветность птичья
И лучей блесна
Солнечных, живущих
В паутине крон,
Высветивших в гуще
Мне пеньковый трон.

Скривит стрелки время,
Медленней пойдет.
Шишкою да в темя
Благодать сойдет.
Так отступит скука
И утихнет боль.
Сказочная штука:
Я уже не ноль,
А забытый кем-то
Всуе человек,
Просто манекен той,
Что не любит Мекк.

ДУАЛИЗМ МЕСТ.

Я - взлетная полоса
Бабочек и стрекоз,
Божьих коровок трасса,
Кузнечика средь волос.

Так не спеша сольюсь
С природой в один комок
Сетью из паутинок
Ловко замаскируюсь.

Я...вышла на полчаса -
Бусы из звезд висят
Мысли во мне меся:
Хочется грабить NASSA.

Знаю мой город ждет,
Манит благом.
Снова всех примет в гнет
Шаг за шагом.

В ГОРОДСКОЙ ПРОБКЕ.

Реки машин - в разлив по городу,
Местами слипаясь в озёра.
Мужчина в автобусе захотел бороду,
Как у Хоттабыча. Жаль, отрастёт не скоро,
Впрочем, рядом с ним тоже пробка:
Сумки, велосипед, коробка...
Можно успеть за поездку
Воскреснуть и переродиться,
Но он на чеку:
Он себе годится.

Позже, сидя в автобусе
Он молится, чтобы уехать,
Но он на глобусе -
А между Богом и миром прореха.

Одобренный цивилизацией
Он изнывает в её благах.
И увы, не станет сенсацией
Смерть в автобусе, сбившая тело в плоть! Ах,
Как губителен бывает маршрут!
Нет фортуны в счастливом билете.
Остаётся верить, что Харон по Лете
Быстро везёт от земных пут.

ПУТЬ К СЕБЕ.
Поезд хромающий, ленты берез,
Из кроны сосны облака...
У самых макушек рождение звезд.
Под поездом путь-река.
Плывешь по нему, как в туманности еж:
Кто выловет, тот — зови!
Себе и ему обещанья даешь,
Вот разве что не на крови!

Приехал — и баста! Уже чужой,
Себя узнать не спешишь.
Никто не подскажет какой маржой
Ты платишь за этот шиш.

А рядом живое, песок, бетон
И камень выложен в кладь.
Себя потерять и забыть моветон:
И вынужден ты стоять
Пока не поймешь почему ты вот здесь,
С картой наперевес,
Откушав вагоннного говора смесь,
С поезда взял и слез.

Но все поправимо, ты оживешь,
Обтопаешь все вокруг.
Вполне осознаешь куда идешь,
Заметишь, что рядом друг.

Вот так добираясь от всех к себе,
Ты едешь на чем-то вдаль.
Но каждой поездкой к своей судьбе
Прокладываешь магистраль.

«Под».

Белье танцует на ветру
И высохнет, как я, к утру,
Как слезы в рваной темноте,
Как брызги грязи на фате,
Как след чернил от слов не тех.

Минутной стрелкой от часов
Закрыты ночи на засов.
Сожгли еще одну меня,
Закинув резко в пламень дня,
Где он ушел не каменея…

Белье танцует на ветру,
Все отстираю и сотру.
Он трус, он минус, антипод,
А я упала с «над» на «под».

Городской (уни)сон.

Рваной сеткой улетают птицы.
Утро. Небо остывает от звезды.
Город спит, ему наверно снится,
Что бывают улицы пусты.

Вянут ёлки под пушистой тягой.
В поволоке белой тополя;
Пёстро-странный ползает стиляга-
Транспорт в непогоде декабря.
Слизывает ждущих с остановок,
Сплёвывает на других местах;

Светофор после ночной неловок:
Долго не меняет цвет в глазкАх;
Всё живет, дрожит, бежит и вьётся,
Смело обобщаясь в унисон.
Миг…- от вдохновения проснётся
Самый крепкий бесконечный сон.

Когда?

Когда умирает разум,
Человеческий организм
Становится орудием
Вселенской глупости.

Когда умирает тело,
Рождается свобода.

Когда умирает душа…
Никто не знает
Когда она умирает.
А, правда, когда?

Так.

Быть может, так иконы кровоточат,
Беспомощно и немо осуждая.
Так умертвив, беснуясь, труп волочат,
И на карниз встают, не видя края.
И также ненавидят свои уши,
Которые впустили все слова.
Так отлетают в ад больные души,
Своею кровью пишется глава.
И даже Бога так молят избавить
От памяти, что удушающе верна.
Похоже: можно долго свечку плавить,
Пока она ни станет не нужна.
И менее ужасно тело в клочья,
Бесспорно, легче умереть сперва.
Так вместо мыслей жаждят многоточья,
Когда уже все нервы - тетива.
Подобно разум в пепел превращают
От чувства погребального костра.
Да, так, две строчки сохраняют
От всей любви, коснувшейся пера.

В маршрутке.

Будучи мясом маршрутки
В стиснутом людом мирке,
Рекламу членю на шутки.
Будущее вдалеке…

Воздух оконный смелеет,
Гладя шершаво лицо.
Каждый фонарь давлеет
Ржавым своим тельцОм.

Будучи мясом маршрутки
В брошенном Богом мирке
Я доживаю сутки
Как окурок на потолке.

Час на вдохновение.

Ножки согреют подушку
Все остальное матрас.
Рядом пестрят игрушки.
На вдохновение - час.

Спишь ты так чутко, что подле
Я не могу стоять.
Папин портрет так подлен,
Вырисован на «пять»!

Спешно займусь стихами:
Чувства свои передать.
Не допишу: ты маме
Сон свой бежишь вверять.

Живем жуя.

Детей куриных кофе запивая
Мы обнуляем суточный бюджет.
Нет, мы, конечно, накупили чаю,
И макарон откушали пакет.

Живем, жуя и месяцы, и годы,
Еду кидая камнем в пищевод.
Нам в этом всем не уследить за модой,
За пьесами, концертами, как мот.

Есть книги. Верно, не сумеем
Без интереса к жизни отупеть.
Мы телевизор оживляем «плэем»,
Под центр музыкальный станем петь.

Так бедностью сгноим ростки буржуйства,
Подкопим денег, мясом заедим.
Как в ночь клошар мы чередуем буйство
С призывом: «Давай выпьем, посидим».

Укол.

Ампул блеск. Шок. Для тебя укол…
Мне – рука в кол,
Мне – зрачки в ночь.
И дышать впрок,
Чтоб тебе помочь
Влить лекарства сок
В левый бок.

Сам не мог. Строг, падаешь ниц.
Приручу шприц
И воткну в плоть.
Проведу вглубь.
Я смогла вколоть…
При-го-лубь!

КАМАЗ.

Сейчас из детства вспоминаю:
Девчонкой ехала в КАМАЗе,
Который не привык по краю,
Идя, как ледокол по трассе.
Ползли жуками легковые,
Казалось: щелк! – и распластаем
Мы их зады приземлевые,
И даже я была горда им:
Машиной грозной, но без груза,
Объединявшей нас в семью.
Ты был тогда отцом и музой,
Я превращалась в дочь твою.

Была служебною машина:
Вас разлучили навсегда.
И ты с тех пор живешь “бесшинно”,
Простоем, меряя года.

Беда.

Птицы сидят узелками,
Греются на проводах.
Если замерзнут, как камень
С них полетят «ба-бах»!

Птицы, вы правы, птицы:
Важен лишь гедонизм!
К свету, к теплу стремиться,
Вскармливать организм.

Босы холодные ноги,
Ночь плодотворнее дня.
Сплю, как медведь в берлоге,
Пищу в себе храня.

Ну-ка подвинься, птица!
Выдержат провода?
Мне как тебе не вымыться,
В этом моя беда.

Казнить себя - помиловать.

Разрезана… наполовину.
Осознанна… не до конца.
Но явке не бывать с повинной!
Свобода гнёт черты лица.

Разорвана… душа на части,
Но торжествует ум теперь.
Другим подарено мной счастье.
Ты только в этом их уверь.

Я - только буква алфавита.
Расщеплена во всём. Мой грех…
Нет на влюбленность дефицита,
А впрочем, видно не у всех.

Статуя.

Подобен статуе в музее:
Фигурно тело, пол внутри.
Я на тебя еще глазею
И пудры наношу слои.
Уберегу тебя едва ли
От вандализма своего.
Пока держу тебя в подвале:
В подсобках и не для кого.

Ты иногда пройдешь по залам,
Освоив позу, вступишь в грязь.
И ждешь, чтоб снова навязала
О чем-то мысли не стыдясь.

Уход так нужен экспонатам!
Уход от них – чтоб поскучать.
Ты умудрился стать женатым,
Но забываешь оживать.

Не буду бабкой я на стуле,
Вмурованную средь картин,
Что начеку и в карауле,
Чтоб ты всегда стоял один.

Давно я треснула внутри…

Я не умею показать
Своей любви и ласки женской.
Я как волчонок. Лягу спать,
Укрыта негою вселенской.
Простите, смелые мои,
Свидетели моих истерик!
Давно я треснула внутри,
В недостиженьи мелких целек.

Фонтаны.

Бывают пошлыми фонтаны,
Те, из которых льет вода
Из ртов, хвостов и беспрестанно
Из гениталий иногда.

Не вымостят на них пороги,
Не вроют колоннад ряды.
Не потому ли так убоги,
Брызгливы струи тварь гряды?

Буравят прошлого фонтаны
Домодворцовый экстерьер.
Теснятся в Петергофе страны
В пределах гидрий и псиктер.

Солнце.

Солнце весеннее, право, не жадничай!
Дай разомлеть, насыщаясь тобой.
Ты, оседлавшее небо как всадничий,
В наши широты пришло на постой.

Лишь на секунду твой диск глазу видимый
Зрим в ожерелье короны лучной.
Протуберанцами шар твой обыденно
Газом штурмует материи слой.

Сколько протянешь ты, центр галактики?
Карликом белым закончишь свой бой.
Дали тебе миллиард лет на практику
Прежде чем ты возгордишься собой.

Правы ли, желтое, можно ль готовиться
К дню, когда вырастешь красным, большим?
Знаешь ли, что не один мозг раскровиться
С мыслью об этом впадая в ницшизм?

Подарки.

Круговорот вещей в природе:
Когда подарки дарят нам,
Подвластные деньгам и моде,
Мы передариваем хлам.

Тут главное запомнить сразу
Кто одарил и чем. Когда.
Глядишь, за год приестся глазу
Отторгнутый тобою дар.

Его ты снова запакуешь.
И пусть возрадуется друг,
Которого ты знать не знаешь,
И узнавать всё недосуг.

Но есть другие люди, верьте!
Они неделями следят
За тем, что говорите, меряете -
И правильный презент вручат.
Тот, что искали и хотели,
Но злились на цены цифирь.

Пусть будет ясно: ближе к цели
Те, кто растет душою вширь.

Мусорщику и "старателю".

Эй, мусорщик, бредущий к бакам,
О чем ты думаешь везя
Ту шваль, что люд оставил шлаком
Как груду пешек для ферзя?

Тебе в подмогу "бомж-старатель"
Опухшим телом приходил.
Он тоже счастья соискатель
Не покладая рук и сил.

Вам с ним дано узреть богатство
В его мертвения стезе.
Греша цинизмом и паяцтвом
Даете ль волю вы слезе?

Ведь сами вы так нероскошны,
Нечисты руки каждый день.
Копаться в жизнях, знаю, тошно,
Зато, наверное, не лень.

Крыльцо.

Собиралась в жизнь как на свидание,
Только вышла и уселась на крыльцо.
Тяжело для скромности задание,
Но мало фортунное кольцо.

Постарело, выцвело, порушено,
Может в лестнице застрять нога.
Стало карцером, а не отдушиной
У избы крыльцо, она - Яга.

Тоже дряхлая, в лесу порубленном
На бумагу, вместо кораблей.
На древах гнилых, да и на ней клеймо:
Буква “эс” бессмысленно алей!

Собиралась в жизнь как на свидание,
Но поклонники не шли за ней.
Карты, стертые до дыр в гаданиях.
Лента серая ушедших дней.

Исламская мама.

Был жаркий день, и солнце било в темя.
Коляска ехала со мною на конце.
Так с дочкой мы добрались спустя время
В клочок природы в транспортном кольце.

Как приведенье траурного цвета
Она с коляской мимо проплыла.
Фигура скрыта, в паранджу одета,
А два ребенка возле – два крыла.

Не удержалась, с ней заговорила
О материнстве с верою ислам.
Она ответила, по-русски, мило
Вопросом на вопрос о доли мам:
«Зачем-то разделяете – исламской.
Легко ли мамой быть вообще?»
Наряд в глаза лез похоронно-чванский.
И ей не жарко от таких вещей.

Она смирилась, ко всему привыкла:
Скрипит коляска – не дрожит лицо.
Ведь занят муж – Мухаммад и Перикл,
С рождения назначенный отцом.

Как нелегка ее земная доля:
Прожить не узнанной, не признанной ни в чем!
Настроена: «На все Аллаха воля!»
Хранимая детей своих плечом.

Двухтеневые люди.

Двухтеневые люди. На асфальте…
Как будто сущность настоящая видна.
Две тени, как два лика фальши,
Открытые рентгеном фонаря.
Они ведут, ведут своих владельцев,
От шага каждого сильнее все дрожа.
Их вижу я и тешусь лишь надеждой,
Что нахожусь в пространстве миража.

Деревья в магазине.

Внезапно пожелтели деревья в магазине…
У осени, идущей настал апофеоз.
Музейно – между стекол – растут они в витрине.
Живут в свободном ритме, не ведая прогноз.

Обыкновенно чудо - его не замечает
Толпа пустых похожих, с изнеможеньем лиц.
Совсем-совсем недолго: их осень развенчает –
Деревья в магазинах провинций и столиц.

***

Я не люблю соломенный дождь,
Играющий соло печали,
И ноты посуды, когда ее бьешь,
И то, как на душу кричали.

Я все еще верю, что жизнь неправа,
Исполнив так просто желанья.
И каждую ночь, как глухая сова,
Смакую свое ожиданье.

***
Обветшавшая природа
В опостылевшем окне.
Так и буду год за годом
Ни вверху и ни на дне.

Струны фальши.

Как ёж. Но мягкие иголки.
Отяжелевшие виски
Ритм отбивают жарко.
Регресс пока неяркий.
Чеснеют перепалки
С собой. И переписки-крыски
Давно доели всю искусность накорню.
День подается к ночи, ночь ко дню.
А мне легко с собой.
Мечты гурьбой…
Впервые мысль глотаю,
Мечась от края к Раю-
Пустое в чреве ночи.
Талант блестяще-невменяем:
Сжигает музу, треплет строки;
И вместо кладки шлакоблоки.

Туман ночлегом озабочен.
Остановись, в тебе растаем!
Две струны фальши лижут ухо.
О, если б раз набраться духа…
Нет. Мерзость всуе липка.
И лучше тихо, глухо, зыбко
Жить не теперь, потом, в зачатке.
Привычно не дарить перчатки
Тем, кто не сможет оценить.

Шажки по маю.
Помню, были. Смешно понять.
И снова подоконника ласкаю телом гладь,
Жду взгляды чьи приманит-
Собою развлекаю.
Ну, что же наслаждайтесь «блюдом»
Привыкшие питаться блудом;
Тут трепанация под руководством скуки.
Нет-нет, ни рот, вяжите руки.
Чтоб не писать слезой тоски
Скорее душу в смоль, в тиски!
А тело в землю.

13.08.2007

В поисках вдохновения.

Между супом и картошкой
Гениальность не живет,
Хоть столовой черпай ложкой,
Да половником, как мед.

Не научит швабра танцам,
Не стенорит пылесос,
Вот и бродишь поберанцем,
Как полуголодный пес.

Опрокинешь взгляд усталый,
Расплескаешь средь забот.
Вытрешь с пола грязи сало,
Тронешь книги переплет.

Дверь подъездная, не в муках,
Выродит тебя из тьмы.
Вдохновенье в травах, в звуках
Будто выклянчишь взаймы.

У зеркала.

Рисуй меня, зеркало,
Малюй меня красочно!
Ко мне, что не мерка-ложь:
Привыкла жить масочно.

Черты мои, чёрточки,
Изгибы и впадины!
Присела на корточки
Осколком громадины.

В лице, что в Везувие:
Не дремлет - подвижно.
Слезою безумие
Сердца повызжено.

Ломай меня, зеркальце,
Черти меня заново!
Я ветер от мельницы,
Лучина в глазах Его.

Thoughts.
Мысли, что стая голодных мышей,
Нашедших головку сыра:
Поедают мозги от висков до шей-
Тяжела гармония мира.

20.04.2003
Пролог.

На небе птицей облако-
Явь миражом уколота.
В маршрутке время мертвое.
Надкушены мечты.

Бег от себя.

В клетку лист. И муза по утру.
Ленный день. И совесть не испита.
Что еще вчера не по нутру,
То сегодня стало частью быта.

От себя к тебе опять бегу.
Коротка, как детский шаг, дорожка.
Подаю для нищенства деньгу,
Мысли раздаю по чайной ложке.

Неуклюже-резкие ходы,
Всюду спесь затмила чувство сути.
Кто умны, те не всегда седы.
Кто смешит, не постоянно шутит.